fgggggggggggggg

» МНЕМОКИНЕЗ [mnemokinesis]

● Способность контролировать и изменять как собственную память, так и память выбранного объекта.
● Воздействовать на память человека достаточно сложно и в некоторой степени даже опасно, поскольку, как правило, процесс изменения необратим. Тем не менее, для самого носителя эта способность очень даже полезна, поскольку позволяет не только считывать воспоминания выбранной цели и искажать их удобным образом, но и удалять их. При очень сильном желании Эрих способен буквально уничтожить своего противника, безвозвратно стерев его личность, но он же может и создать нового, придумав ему новые воспоминания. Более того, Беккер может не просто стирать, но и красть воспоминания. Собственной памятью он управляет намного увереннее и и четче, чем обычные люди, имея возможность классифицировать и хранить внушительный объем информации как украденной, так и приобретенном самостоятельно. Таким образом, в подсознании Эллиота хранится множество когда-либо увиденной, услышанной или прочитанной информации, которую при желании и должной концентрации можно вытащить.
● Кроме того, что Эллиот по неосторожности может навредить и себе, злоупотребление способностью может повлечь за собой малоприятные последствия. При слишком долгой и сильной концентрации возможны кровотечения как внешние, так и внутренние. Сопровождается слабостью, снижением концентрации внимания и сонливостью. Опасно использование способности в состоянии алкогольного и в особенности наркотического опьянения.

О Б Щ А Я    И Н Ф О Р М А Ц И Я
● ● ● ● ● ● ● ● ● ● ● ● ● ● ● ● ● ● ● ● ● ● ● ● ● ● ● ● ● ● ● ● ●
Если бы сегодня Эриху предоставили возможность что-то изменить в своей жизни, он бы начал с самого начала и просто не рождался. Он бы сделал все, что угодно, лишь бы появиться на свет в семье потомственных менеджеров Макдональдса или в ванной женского студенческого общества под приглушенный звук хитов Тэйлор Свифт. Даже это все было бы намного лучше, чем стать первым и последним наследником Беккеров.
Что такое семья военных? Это бесконечная дисциплина. С самого рождения срать и плакать только по команде. Любое непослушание каралось физически. За любую даже незначительную провинность выговаривалось как за измену Фатерланду. Кажется, даже вместо невнятного "мама" первым словом Эриха было что-то вроде "Есть, Сэр!". И этой муштре не было конца.
Детства у Эриха тоже особого не было. Его родители не считали нужным хотя бы изредка позволять ребенку быть собой и вести себя так, как ведут другие, нормальные дети. И если они думали, что сумеют воспитать из ребенка миниатюрную версию солдата, то очень скоро в этом разочаровались.
Когда Эрих научился определять свои собственные авторитеты, казавшая идеальной система воспитания дала очень резкие сбои. Да чего мелочиться — треснула по швам, разошлась, как XS платье на заднице пятидесятого размера. Стоило в ребенке наконец проснуться его собственной индивидуальности, как началось нечто невообразимое. Начало холодной войне было положено примерно с того момента, как младший Беккер был определен в школу. Там-то он и познал вкус настоящей свободы и вседозволенности. Поначалу не так явно, но чем старше он становился, тем сомнительнее становились его компании. То, что его родители более чем не одобряли выбор сына, только подстегивало его продолжать общение. В конечном итоге, круг его друзей определил и его самого: он становился намного наглее, грубее и смелее. Эрих намеренно делал все, чтобы позлить своих родителей, и в первую очередь отца, который наиболее агрессивно относился к выходкам сына. Скандалы, крики и побои делали Эриха только злее и упорнее. Он стискивал зубы, сдерживая крик, терпел и, сам того не осознавая запоминал и перенимал жестокость своего отца, чтобы потом продолжать делать то, что больше всего выводило его из себя. И дальше больше. Намного больше. Могло казаться, что он делает все назло своему отцу, и это в действительности более чем верное суждение. Не стоило и сомневаться, на какую извилистую дорожку ведет этот путь.
Эрих становился старше, и его провинности тоже «взрослели». По малолетству Эриха привлекали к соучастию в кражах. Поначалу, как неопытный, он просто стоял на шухере. Острое ощущение опасности нравилось Беккеру. В те недолгие моменты, что он чувствовал себя частью пусть и небольшого, но незаконного дела, Эрих мог по-настоящему чувствовать себя живым. Учащенное сердцебиение и мелкая приятная дрожь дарили неповторимое понимание собственной сущности и осознание своей свободы. Вот он и стоял там, каждый раз понимая, что он делает и к каким последствиям могут привести его действия, и чувствовал себя максимально воодушевленным. И это чувство он запоминает надолго. Возможно, только в этом самом и состояла вся прелесть того, что он воспитывался в невероятно строгой и откровенно паршивой семье. Будь он таким же обеспеченным, как большинство ребят из его школьного окружения, испытал ли бы он хоть когда-то такие же сильные и непередаваемые эмоции?

BUCKCHERRY — SAY FUCK IT
Вероятнее всего, нет. Именно поэтому все продолжалось так, как и должно было. Не всем же в этом мире быть хорошими. Был ли у Эриха шанс измениться тогда, когда его еще не до конца сформировавшаяся личность как никогда сильно была подвержена чужому влиянию, уже совершенно не имеет никакого значения. У него никогда не было человека, который искренне хотел бы вытащить его из этой бездны. Он никогда не мог поговорить о том, чего ему хотелось на самом деле и что происходило в его сознании. Беспорядочное переплетение противоречивых идей и настоящей ярости формировало из него живого монстра, прячущегося под человеческой кожей. Эрих мог казаться практически самым обычным подростком, не обремененным никакими проблемами и лишь на некоторую долю более опасным и непредсказуемым, чем остальные мальчишки его возраста, но на деле еще в таком относительно юном возрасте внутри него зрело нечто по-настоящему злое. Он никогда не мог объяснить, откуда берется его желание причинить так много боли, как он только может. Не имело никакого значения, была эта боль физической или моральной: намного важнее было то, как глубоко она проникала в существо его жертвы. Иногда Эрих ловил себя на мысли, что делает что-то совершенно не то, что он, возможно, должен и хотел, но остановить запущенный механизм всегда было слишком сложно. Он говорил то, что не следовало говорить, и получал от этого поистине мрачное удовольствие, куда более приятное, чем то, которым довольствуются обычные люди. Вместе с этим же он прекрасно понимал, как глубоко он может ранить. И если кто-то на самом деле не понимал, что иногда лучше молчать, чтобы не навредить, и делал это же самое без особого злого умысла, то Беккер всегда полностью осознавал, что он делает. Это же касалось и того, что происходило с ним дальше, когда он стал старше, влиятельнее и сильнее. В старших классах Эрих уже имел репутацию местного садиста, которому доставляло неописуемое удовольствие издеваться над всеми, кто не входил в его компанию. Он ставил себя как лидера, завоевывая авторитет тем, что показывал полное отсутствие для себя всяческих границ. И действительно, к тому времени Эрих окончательно подавил всякие сомнения по поводу того, правильно ли он поступает. Он знал, что это незаконно, и именно это и начало привлекать его больше всего. Его упрямый отец к тому времени уже практически махнул рукой: даже его выдержки не хватало на такого сына. Он смирился, что его мальчик никогда не будет таким правильным и хорошим. Дрессировка дала совершенно противоположные результаты, потому что Эрих унаследовал большую часть сомнительных качеств своего отца в двойной мере, в том числе и упрямость. Добившись своего, младший Беккер буквально пустился во все тяжкие, практически забросив учебу к выпускному классу. Он регулярно сбегал с занятий и весь день шатался по городу со своими друзьями. Уже тогда в «темном» мире начинали расползаться слухи об умелом воре. За более чем семь лет наблюдений и практики Эрих вырабатывал свой собственный навык. Практически уличная жизнь научила его ловкости. Карманником он был, конечно, не таким искусным как взломщиком, но удача почти всегда была на его стороне. Если не удача, то скорость. Воровал он и у семьи. К тому времени Эрих не испытывал никаких особых чувств к своим родителям в принципе, за исключением общей обиды на них за то, что родители-то они, честно говоря, дерьмовые. Эрих не воровал у отца. Его он хоть и ненавидел по-настоящему, но все-таки побаивался по старой привычке. Провоцировать очередную волну агрессии в свой адрес Беккер не хотел. Мать в этом плане была более сочувствующей и мягкой, хоть и по общим меркам была тоже достаточно жесткой. Она закрывала глаза на пропажу денег из ее кошелька, потому что связываться с напрочь отбитым сыном смысла никакого не видела. Эта женщина не была глупой или упрямой и понимала, что шанс воспитать Эриха нормальным человеком уже давно был безбожно просран.
Примерно в те же семнадцать лет Эрих съехал из родительского дома и жил в квартире одного из своих друзей. Хотя, по большому счету, в ней конкретно он бывал нечасто. Получив полную свободу действий, Беккер активно зарабатывал себе репутацию и связи. Такое шевеление и обилие слухов насторожили полицию, которая начала копать под Эриха. Несмотря на то, что уже тогда у него были золотые руки, он все-таки попался, и причем довольно нелепо, пытаясь вскрыть ювелирный под морфином. Эту глупую идею ему подкинули его же хорошие друзья, которые либо были дегенератами, либо придумали поистине гениальный план избавления от своего лидера. Расслабленный опиоидным анальгетиком, Беккер несколько потерял бдительность и приобрел слишком опасную уверенность, за что и поплатился. Поначалу он переживал не особо сильно, потому что думал, что отец, несмотря на очень херовые отношения, не даст своему отпрыску гнить за решеткой, но папаша удивил по всем параметрам. Казалось, что он только усугубил положение, накинув еще пару статей сверху к тем, что были вписаны в дело Эриха. И тогда он дал ему право выбирать: либо он продолжает стоять на своем и выходит на свободу в лучшем случае лет в тридцать, когда и жизнь-то уже практически прожита (восемнадцатилетнему Эриху так примерно и казалось), либо он идет в армию. Уже одно это слово вызывало протестующие рвотные позывы. С армией у Беккера всегда ассоциировалось только то, что он так ненавидел — абсолютное лишение свободы. Становиться марионеткой в чьи-то руках, драить вилкой унитазы и забыть про собственное личное, сука, мнение — вот что такое чертова армия. И Эрих совершенно не хотел оказываться там.
С другой стороны, он прекрасно осознавал, что и здесь он протянет недолго. Ему приходилось слушать рассказы гуру воровского мира о том, как живется на зоне. И такая жизнь тоже не казалась Беккеру привлекательной. Поэтому, выбирая из двух зол наименьшее, он остановился на армии. С неприкрытой злостью он озвучивает свое решение пополнить ряды немецких солдат, замечая, как тусклые серые отцовские глаза загораются какой-то давно утраченной радостью, и только с еще большей ненавистью думает, что этот глупый старик не получит того, чего желает. Армия не изменит его никогда, не отнимет его чертову индивидуальность и не сломает жизненных принципов. Это он, сука, изменит армию.

Складывалось оно, конечно, не совсем так, как предполагалось. Приехал он практически королем, но его довольно быстро ткнули носом в дерьмо и усадили жопой на его же корону. Что уж говорить, первые пару лет в армии действительно стали сущим Адом. Больше всего в этой жизни Эрих ненавидел подчиняться и следовать чертовым правилам, и при этом все, чего требовала армия - подчиняться и следовать правилам. Первый раунд был полностью просран, и это поражение приходилось признавать. Стиснув зубы, Эрих примирялся с обстоятельствами и радовался, что уж из этого дерьма он выберется быстрее, чем из тюрьмы. Дела резко пошли в гору, когда Беккер стал командиром своего отряда. Повышение резко вернуло ему его корону, и вот тогда уже он отомстил от души, и в первую очередь носителям, которых он более чем недолюбливал. Он знал, что и сам является одним из них, но ему шел уже второй десяток лет, а он по-прежнему оставался самым обычным человеком. Эриха это злило. Нет, его это не просто злило... Его это невероятно сильно злило. Именно поэтому, получив командование и полное право делать все, что ему заблагорассудится, лишь бы до высшего руководства это не дошло, он дал полную волю своей внутренней суке, устроив самую настоящую травлю носителей. Запустив ядовитую змею ксенофобии, Беккер очень быстро получил реакцию. Он знал, что такое практикуется не только в его отряде. Это было естественно для армии. В конце концов, дослужив до конца срока, он принял решение остаться в армии. Просто потому что иерархия, которую он выстроил в своем маленьком военном королевстве, устраивала его более чем. А дальше... все шло достаточно рутинно. Горячие точки, ежедневное ощущение опасности и страх, проникающий под кожу — вот что это было. Поначалу убивать по-настоящему в таких количествах было странно. Эрих думал, что не сможет. Он травил людей, издевался над ними и получал от этого непередаваемое удовольствие, но никогда не переходил эту тонкую грань между нанесением физических увечий и лишением жизни. Стрелять в тех, кого ты даже не знаешь, поначалу неприятно. Потом ты начинаешь понимать, что они, собственно, делают то же самое. Или ты убьешь их быстрее, или убьют тебя. Там, глотая пыль в укрытии и дыша гарью, оглушенный взрывающимися снарядами и ослепленный яркими вспышками световых гранат, ты уже не думаешь о том, что хорошо, а что в этой жизни плохо. Именно там, где ты каждый день рискуешь своей жизнью, вырабатывается характер. Об этом, наверное, и говорил ему отец: Эрих начинал понимать, за что он так бился. Это не смягчило отношения младшего Беккера к нему, совершенно нисколько, но позволило вставить еще один довольно внушительный пазл в картину его безрадостного и казавшегося ему бессмысленного детства. Спустя восемь месяцев Эрих уже не терзал себя никакими противоречиями. Ни разу его рука не дрогнула, когда он целился в живого человека. Терял он и связь со своей командой. Его личные амбиции и порою откровенное безрассудство делали его опасным лидером. И через два года его уволили, когда он потерял половину отряда, по ошибке направив их прямо в засаду. Выбраться оттуда живым и целым было практически нереально. Ходили слухи, что он даже намеренно дал погибнуть кому-то из своих. Поверили им потому, что буквально растерзанный живьем парень был носителем, довольно недавно переведенным к Эриху. Ксенофобия, конечно, была повсеместным явлением, но простить командиру такое было сложно. Беккера не судили, а просто уволили, и он вернулся в родной город. Там о нем уже стали забывать: некогда восходящая звезда криминального мира, беззаботный взломщик и вор с легкой рукой, достаточно быстро превратился в оседающую на всевозможных поверхностях пыль, которую раздраженно смахнули со страниц истории Подлунного мира. Восстановление репутации — процесс неприятный и долгий, но закаленный войной Эрих умел ставить перед собою цели и добиваться их любым путем. Он уже не был тем малолетним мудаком без правил и принципов, уверенным в себе только потому. что его папочка может вытащить его из любого дерьма, в которое он вляпается. Беккер стал намного жестче и решительнее, чем был когда-то. За четыре года он невероятно сильно вырос. Настолько, что его прежние друзья с трудом узнавали в нем того свободолюбивого богатенького мальчишку, которого когда-то пригрели в своей уличной банде. Эрих внушал неподдельный страх. Как говорят, что человек, прошедший войну и смотревший Смерти в глаза, уже никогда не сможет стать прежним... Так вот, они не врут. Во взгляде Беккера чувствовалась определенная тяжесть, объяснить которую не удавалось никому. Он просто стал другим человеком. Холоднее, расчетливее, безжалостнее. Опаснее.

Так прошло несколько лет. Когда-то Эрих сказал, что этот мир всегда будет гореть, независимо от того, хочет он этого или нет — это была его личная мазохистская потребность. Если само мироздание не устраивало катастроф, это делали люди. Искусственно. Потому что им нравилось страдать? Возможно. Иногда Беккера подбивало на свою собственную странную философию, когда он лежал на кровати под морфином, который дарил ему хоть какое-то ощущение свободы от того дерьма, в котором он возился. Беккер продолжал воровать, сколотив свою новую банду. От старой он отказался, показав этим мудакам средний палец и припугнув пневматом. Пока мир погружался в страх и недоверие, FR13NDS, как они называли себя, забирали все, что плохо лежало. Их целью становились филиалы мировых банков, известнейшие люди и богатейшие корпорации. Они действовали не только снаружи, но и внутри, ломая сервера и уничтожая системы безопасности. Пока весь мир был увлечен взявшимся из ниоткуда пророком и жуткими катастрофами, FR13NDS и Эрих, именовавший себя в темном мире и в темной сети Эллиотом, наживались на чужой беспечности. В их команде Эрих скорее был не столько гением программирования, сколько гением проникновения. Для него не составляло особого труда физически проникнуть куда бы то ни было, даже к чертовым федералам, чтобы установить свое оборудование. Ни одна система защиты не могла остановить его, будь то даже сантиметровая металлическая дверь с замком в полтонны — для Эллиота не было ничего невозможного. Возможно, все дело было в том, что однажды, едва не попавшись охраннику, он дико пересрал, что его блистательной карьере снова конец. И тут уже отец ему не поможет, потому что он уже лет сто как не в Германии и даже не знает, сдох ли его старик, или дышит еще. В этот самый ответственный момент случилось гребанное чудо, и Эрих сделал что-то по-настоящему невозможное. Нет, он сделал чистой воды глупость, просто феерическую глупость, когда оказалось, что и бежать-то некуда. Оказавшись буквально зажатым, он совершил отчаянную попытку выбить у охранника оружие, сжав до невозможного его руку. Эрих и сам толком не понял, что он тогда сделал, но, вырубив охранника и закончив установку оборудования, он весь следующий день ожидал, что его повяжут, потому что маски носить его мама не учила. Но ни на этой неделе, ни на следующей этого не произошло. Только потом он уже узнал, что охранник не помнил абсолютно ничего: ни произошедшего той ночью, ни того, что он вообще делал в принципе. Неожиданно наступившая амнезия могла, конечно, быть вызвана и ударом, но что-то подсказывало Эриху, что все тут не так просто. И он не ошибся. Он понял, что управляет воспоминаниями только тогда, когда, сосредоточившись, начал видеть чужую жизнь у себя в голове. Эрих не парился о том, как это работает. Нет, ему правда не хотелось напрягаться, опасно это или нет, правильно или аморально. Ему нравилось залезать в чужие головы и видеть то, что, пожалуй, никому и не стоило бы видеть. Он довольно быстро смелел и даже ставил эксперименты, неожиданно для себя осознав, что может быть не просто пассивным наблюдателем. Эта новая форма власти ему определенно доставляла. И при этом всем он продолжал заниматься тем, чем и привык — воровством. В особо крупных размерах. Неуловимый и всесильный, как и обычно. И однажды это закончилось для него... Не то чтобы очень прямо плохо. Скорее даже хорошо. Дело попалось достаточно интересное и сложное. Многоуровневая защита, огромное вознаграждение и даже время в запасе. Казалось, было учтено все. Это было невероятно сложно, даже для Эллиота. Настолько, что один из его команды предлагал бросить это дело и валить. Но Эрих всегда был очень упрямым. Он решил, что возьмет эту чертову дверь, этот чертов замок и этот чертов дом в принципе и от души натянет, и ни при каких обстоятельствах не уйдет отсюда без денег. Или без наручников.
И он, черт возьми, смог. Смог и все тут. Под аплодисменты и свист друзей, сидевших в машине снаружи и наблюдавших за процессом. Забрав с собой все, что он только мог, утром Эрих встречал на пороге своего дома отряд вооруженных людей без определенной принадлежности, нагнувших его раком и запихнувших в машину. Куда его везли, Эрих не знал. Его похитители позаботились о том, чтобы он ничего не увидел. Это смахивало на что-то такое, что он видел в многочисленных американских боевиках. Как правило, после такого перемещения следовала показательная казнь и видео на Ютубе. Почувствовал Эрих и блокиратор на руке. Этот щелчок Беккер узнал бы из тысячи — столько раз ему приходилось надевать блоки на тех несчастливых носителей из его отряда. Так, для развлечения. А тогда ему было не так уж и смешно.
Ехали долго. Видеть он стал уже в помещении и очень херовым светом. И перед ним сидел какой-то чрезвычайно серьезный мужик. Один из тех, кажется, кого без конца крутили по телеку. Эрих не вдавался в подробности разрастающейся гражданской войны, ненавидя всех одинаково: что вигиланты со своим диким стремлением все контролировать порядком раздражали его, что ренегаты с их слепой верой какому-то мужику, который пришел как чертов Иисус и предсказал какую-то херобору, которая начала сбываться. Да на месте всех этих дебилов он бы просто взял и пристрелил этого пророка сразу, прежде чем он успел накаркать — и делов-то.
Нет, Эрих понимал, что все намного сложнее, но ему никогда не хотелось в это вмешиваться и это понимать. В плане разворачивающейся гражданской войны он упрямо занимал позицию капризного ребенка, убежденного, что таблицей умножения можно только подтереть жопу. Однако, этот серьезный мужик, сошедший с экрана, чтобы читать ему проповедь, говорил на редкость убедительно. Если поначалу Эрих упрямо злился и отказывался воспринимать преподносимую информацию, то переход на более простой и понятный Беккеру язык сделал беседу гораздо продуктивнее. Собственно, Итан, как звали того самого мужика, очень доходчиво объяснил Эллиоту, какие у него есть варианты: либо вслед за FR13NDS он отправляется в Ад и о нем более никто и никогда не вспоминает, либо он становится его послушной собакой. Итан объяснял ему, что далеко не вигиланты стремятся все контролировать, переводя стрелки на ренегатов, за мирной целью которых стояла куда более жестокая и холодная правда. И если даже это был не настолько убедительный довод, то следующий необычайно сильно вдохновил Эриха: Итан предлагал ему стать выше закона. Вся его старая жизнь, без которой и смерть казалась бы не таким плохим решением, возвращалась к нему без дурацкой необходимости постоянно бояться, что однажды его очередное дело станет последним. Он может больше не быть скованным никакими принципами и правилами, вольный поступать на свое усмотрение и разбираться со всем, что ему неугодно, в привычной ему манере. Итан предлагал вернуть ему его войну. Ту самую, где он чувствовал себя нужным и необходимым. Ту, где он был сам волен решать, чему он позволит существовать. Эриху всего лишь нужно было направлять свою злость и жажду разрушений в то русло, куда укажет Итан.
Это звучало действительно хорошо. Настолько, что Беккер даже не задумывался, сколько правды в этих словах. С другой стороны, даже такая участь казалась ему намного лучше той, которая следовала бы в случае его отказа. А отказываться от свободы действий, пусть и не совсем полной, как хотелось бы, но хоть какой-то, было бы чрезвычайно глупо. В любом случае, более лучшего шанса он мог бы и не получить. И Эллиот соглашается.

З  А  К  Л  Ю  Ч  Е  Н  И  Е
● ● ● ● ● ● ● ● ● ● ● ● ● ● ● ● ● ● ● ● ● ● ● ● ● ● ● ● ● ● ● ● ●

» ДОПОЛНЕНИЯ Владеет огнестрельным оружием на достаточно хорошем уровне. Испытывает особое влечение к холодному оружию. Любит метательные ножи, и с меткостью все тоже отлично. Садист, злоупотребляющей своей силой и способностями. Издевается долго, со вкусом и продуктивно. Умеет в допросы. Проникает куда угодно. Для Эллиота нет ничего невозможного, когда дело касается взлома. Обокрал самого Итана, чем гордится и по сей день. Собственно, поэтому он и стал одним из фантомов — его необычайно ловкие руки сделали ему не только имя, но и спасли его жизнь, чего не скажешь о его мертвых друзьях из банды FR13NDS. » КАК НАС НАШЛИ Мебиус привел.

» СВЯЗЬ midnight_suicide » ПЛАНЫ Сюжетные квесты по возможности (рассчитываю по своей занятости ирл), в случае моего ухода прошу убрать Эриха как-нибудь очень тупо и эпично, в стиле лучших бюджетных хорроров.

[ п р и м е р    п о с т а ]

Великолепная Швейцария. Двенадцать лет на получение гражданства, один процент инфляции и поражающая воображение природа — разве это не самое прекрасное место для того, чтобы привести свой разум в нормальное состояние? Никакого хаоса, исключительный порядок и четкое следование правилам, и никому даже в голову не приходит сделать что-то по своему. У этих людей есть невероятное количество поводов столкнуться между собой, но им это просто не нужно. Не нужно так же, как и чертова столица. Зачем, когда у тебе есть самая высокогорная железная дорога и восхитительный водопад?

Этим действительно невозможно не восхищаться. Нет, правда, вид открывается завораживающий, в особенности если смотреть на эту свалку старой техники и стройматериалов через разбитые грязные окна заброшенной прядильной фабрики. Под ритмичное мычание заложников, словно понимающих, как удачно они оказались в самом эпицентре настоящего хаоса среди идиллического порядка идиллической Швейцарии. Солнце практически зашло, окрашивая инфернальным красным цветом изрисованные граффити стены. Изнутри фабрика напоминала какой-то постапокалиптический бункер с хрупкими, но креативными сооружениями из строительного мусора. Пропахшая куревом и ссаньем, она была по-своему прекрасна в своей отравляющей стихии, как маленький укор в адрес непорочного ангела-хранителя европейских денег. И дышалось здесь по-особенному свободно: Джером чувствовал себя необычайно легко в таком отдалении от одинаково правильных людей и отвратительно светлых городов.

Он уже должен был получить предназначенное ему послание. В очередной раз Бэтмен, последняя надежда обреченного Готэма, проиграл Джокеру, хоть и каждый раз на прощание говорил, что в следующий раз ему не удастся осуществить свой коварный план. Увы, следующий раз все никак не наступал, да и летучая мышка все никак не могла уяснить одну простую до безобразия вещь: у Джокера никогда не было никакого плана. В нем просто не существовало какой-либо необходимости ни сейчас, ни прежде, ни при каких обстоятельствах в принципе. Вся истинная радость всегда заключалась в непредсказуемом эффекте импровизации. Результат хаотичных действий и спонтанных решений зачастую в несколько раз превосходил тот, который можно было бы ожидать от четко спланированного мероприятия. Особая же прелесть такой игры таилась, прежде всего, в том, что стоит тебе сделать первый шаг и запустить цепную реакцию паники и вольного случая, все вокруг мгновенно убеждаются в твоей злой гениальности, по иронии не понимая, что и сам ты в таком же полном размере разделяешь их тайное восхищение.

Вы спросите, чем же тогда является запуганный посланник со вшитой в его тщедушное тельце самодельной веселой бомбой, должной разбросать его кровавые ошметки вперемешку с подгоревшими картами и маленьким тайным посланием в несгораемой обертке, оставленным в кармане спортивной куртки курьера? А заложники в размере трех женщин и одного обдолбанного подростка, который необычайно сильно боится попасть на стол патологоанатома, который тут же расскажет его мамочке, на что ее хороший сынок тратит карманные деньги? Это на самом деле восхитительный вопрос, поскольку и ответ на него весьма прост и великолепен в произношении: они просто приманка. Затравка для настоящего действия, мотивация и ярко-выраженный след для того, кто, собственно, и вдохновляет Джокера на действие. Это все ради Бэтмена.

Он же не был настолько глуп, когда предполагал, что ему удастся избавиться от своего вечного спутника и вечного врага, просто перелетев океан? Он мог надеяться, мог верить, мой предполагать, но не смел бы непременно ожидать, что здесь, в этом самом спокойном и великолепном месте Западной Европы, он сможет наконец почувствовать себя в безопасности. Возможно, мог бы делать это когда угодно, но не после того, как примерил на себя маску безмолвного стража и темного рыцаря, для которого просто не существует никаких безопасных мест. Нет, Джокер хорошо знал его. Достаточно хорошо, чтобы это можно было назвать странным. И он точно знал, что несмотря на то, что Бэтмен произносит вслух, он никогда не надеется и не мечтает, что ему удастся вырваться из бесконечного безумного танца с самим воплощением хаоса и огня. Две стихии прячутся в теле человека, исчезнувшего со страниц истории и из всех баз данных; в теле человека, прячущего лицо с ужасными шрамами за неаккуратным клоунским гримом; в теле человека, который всегда улыбается и смеется над всем, над чем можно смеяться, и в особенности безумно над тем, над чем просто нельзя.

Джокер знал, что он клюнет на наживку. За столько лет они научились понимать друг друга с полуслова, с полунамека. Он сразу узнает его почерк и придет. Придет, никто не сомневается. И вот здесь его ждет нечто по-настоящему безумное и хаотичное. Вот для чего нужны заложники.

— Совсем близко. Чувствуете? — шумно вдыхая пыльный воздух, спрашивает Джером, отворачиваясь от разбитого окна и обращаясь к заложникам. Правой рукой он лениво подбрасывает карманный ножик. Его взгляд хаотично осматривает связанных людей, ненадолго задерживаясь на их испуганных лицах. Они, услышав его голос после долгого и томительного молчания, мычат втрое усерднее и истеричнее, что только сильнее веселит Джокера. Настолько, что он не сдерживает смеха — такого же безумного и истеричного.

— По крайней мере, вы не опоздаете на начало, — обещает он, немного успокаиваясь. Он подходит ближе и присаживается на корточки напротив заложников, оказываясь к ним практически лицом к лицу. — А пока наш главный актер и почтенный гость не пришел, хотите я вам расскажу, откуда у меня эти шрамы?

1. Имя и фамилия:
Александр «Лекс» Лютор
2. Возраст, пол, принадлежность:
19 ^y.o., male | вольный маг, наемник
3. Характеристики персонажа:
» Рост: 177 см.
» Вес: 63 кг.
» Цвет волос: каштановые.
» Цвет глаз: желтый.
» Отличительные черты: пирсинг.

Внешний облик:

kassim — magi: labyrinth of magic

4. О персонаже:
» Положительные черты:
Решительность. После смерти своей сестры, которую он не успел предотвратить, Лекс оставляет себе минимум времени на сомнения. Каждый раз, когда он чувствует, что желание совершать что-либо покидает его, он вспоминает, как однажды такое промедление стоило жизни самого близкого ему человека. Таким образом Лютор помогает себе действительно переходить от слов к делу и действовать максимально быстро.
Целеустремленность. Лютор научился ставить перед собой задачи и идти к их выполнению до конца, игнорируя возможные потери и угрозы. Он может заставить себя сосредоточить внимание на поставленной проблеме и способах достижения ее решения, что позволяет быстро добиваться желаемого.
Вера. Лекс убежден, что те злодеяния, которые он совершает, идут исключительно на благо обществу. И это скорее его положительная черта (лично для него), но едва ли она делает его лучше.
Сострадание. Как бы глубоко Лютор не погряз во мраке, он не утратил способности сочувствовать и сострадать даже тем, кого он объявил своими врагами. Но это, правда, в исключительных случаях. Зачастую жалость Лекс испытывает к таким же выходцам из трущоб, как и он сам, к затравленным и угнетенным. Он никогда не пойдет против своих, и это, пожалуй, то главное зерно света в его душе, не позволяющее ему скатиться на самое дно.
Обостренное чувство справедливости. Как уже и говорилось, Лекс свято верит, что его благие намерения приведут Фиор к процветанию, но эту самую веру питает ощущение, что то, чем занимается Лютор, более чем справедливо. Отбирать у богатых, отдавать бедным — в этом и есть суть. Лекс считает себя народным героем, и это... в общем-то, почти справедливо.
Осторожность. Если Лекс не ослеплен яростью настолько, что теряет рассудок окончательно, то... Он, несмотря на свою нетерпеливость, все-таки способен иногда брать себя в руки и задумываться о последствиях, искать наиболее удобные и безопасные варианты, заботиться о сохранности собственной жизни. Жажда справедливости не убила напрочь его инстинкт самосохранения, и это более чем хорошо.

» Отрицательные:
Мания величия. Хоть Лекс и постоянно бросается фразами о своем грязном происхождении, на самом деле он совершенно не считает себя отбросом, и поэтому готов пустить кровь любому, кто попытается задеть его самолюбие. Связано это и с тем, что Лютор, имевший перед глазами пример опустившегося, но сильного человека, всегда мечтал превзойти его, но в конечном итоге не заметил, что и сам в чем-то ему уподобился. Тем не менее, себя Лекс считает достойным, и потому постоянно стремится прыгнуть выше своей головы, чтобы войти в историю и стать героем, которому будет подражать не одно поколение.
Ненависть. Уничтожающая, отвратительная и практически безграничная, отравляющая его самого не хуже его туманов. И если его магические способности не наносят ему вреда, то это... вполне.
Жестокость. Лекс, как бы он это ни пытался отрицать, все-таки пошел в своего отца, став таким же садистом и тираном, за исключением того, что это обращено в сторону людей, угнетавших его до этого даже одним своим существованием.
Зависть. Одна из многих причин ненависти Лютора к знати — его бесконтрольная зависть. С самого детства Лекс уяснил разницу между ним и теми, кто был на коне в этой жизни, и эта несправедливость всегда ужасно злила его. Чувствовать себя чужим на празднике жизни — то еще удовольствие, и именно поэтому Лютор желает когда-нибудь занять их место. Возможно, даже больше, чем добиться справедливости, но в этом он не признается, потому что не умеет быть честным даже с собой.
Самонадеянность. Лексу свойственно периодически переоценивать свои возможности, что приводит к его провалам. Он берет на себя слишком много, потому что боится взять слишком мало, и в этом заключается его проблема, которую он даже не осознает.
» Увлечения:
Лекс Лютор любит магию, оружие и страх. Он своего рода мститель, прячущий лицо за маской и имеющий свою собственную правду, идущую, как и всегда, вразрез с законом. Тем не менее, в этой жизни его не интересует ничего, кроме самосовершенствования и славы.
» Страхи:
Больше всего на свете Лютор боится облажаться в своей праведной миссии, снова не успеть и снова подвести тех, кто имеет для него значение.
» Цели, мечты и желания:
В идеале — изменить этот мир. Стать известным, войти в историю и доказать, что даже трущобная крыса способна навести порядок. Намного менее затрагиваемая, но имеющая право на существование цель — самому стать таким же, как те, кого он ненавидит. Занять их место, побывать в их шкуре, восстановить личную справедливость и наконец накормить с любовью взращенную зависть.
» Фетиши и отклонения:
Любовь к насилию. К сожалению, Лекс пошел по стопам отца, хоть он это и отрицает, оправдываясь, что его желание причинять боль имеет совсем другое происхождение и характер. На деле он остается тем же садистом, вымещающем свои детские обиды на других. Касается это и его личной жизни. Не контролируя себя, в любом случае прибегает к насилию, поскольку не может испытать удовлетворение без причинения физической боли.
»  Самоопределение и контакт с окружающим миром:
Считает себя скорее положительным, чем отрицательным героем. Мстителем, несущим справедливость и благо. Тем не менее, как другие преступники, от мира не бежит и не обвиняет абсолютно весь социум в том, что он глубоко несчастен. Намного более спокойно относится к среднему классу, перестав воспринимать их как личных обидчиков, тем самым полностью перенаправив агрессию на знать, и связано то с тем, что по уровню и достатку он как раз перешагнул рубеж нищеты.
» Коммуникативные навыки:
Лексу не свойственно закрываться в себе. Он скорее экстраверт, чем интроверт. Достаточно легко заводит новые знакомства, но умеет держать дистанцию. На контакт идет, с ним вполне можно договориться.

5. Краткая биография:

Очень многое в жизни человека зависит от места, в котором он провел свое детство, и если это трущобы – ожидать чего-то хорошего от очередного нищего выброса достаточно глупо. Лексу Лютору, как и многим детям из неблагополучных семей, приходилось мириться с постоянной агрессией и насилием. Его мать была слишком слабохарактерной и безответственной, а отец любил вымещать злобу за свою неустроенную жизнь на своей жене и детях. Чаще всего от пьющего отца перепадало именно Лексу, самоотверженно защищающему свою сестру-близнеца Лену. Стоило ли говорить, как мальчик ненавидел своих родителей?
Единственным человеком во всем мире, имеющим для Лютора ценность, была его сестра, с которой у мальчика существовала особенная связь. Как близнецы, они не могли прожить друг без друга и минуты, все время держась рядом и стараясь выживать так, как они могут. Никого ближе у Лекса и быть не могло. Подолгу он с Леной говорил о том, как однажды, когда они вырастут, им наконец удастся выкарабкаться из этой ямы, полной агрессии, отчаяния и нищеты. И тогда они не будут знать ни боли, ни голода, ни обиды – вдвоем, далеко от всего того, что воскрешает в памяти ненужные воспоминания.
Но Лекс никогда не мог представить, что однажды он останется совсем один. Мысли о том, что однажды он может потерять все, никогда не приходили ему в голову. Поэтому он был абсолютно не готов к тому, что должно было случиться.
Лекс знал, что отец ненавидит его и Лену, но и не предполагал, насколько низко может пасть это животное, решив заработать на своей дочери. Юноша не мог допустить, чтобы его сестра стала шлюхой, и поэтому открыто возразил отцу. Он понимал, что кроме него никто не заступится за Лену, потому что… Всем было плевать, даже их собственной матери, окончательно потерявшей голову от страха перед своим мужем-тираном. Обида и ненависть душили подростка, отчаянно сопротивляющегося гневу отца. Он знал, что ни ему, ни его сестре никто не поможет. Они были отбросами. Дети трущоб, на судьбу которых всем было плевать. Такими же были и их родители, их знакомые и их друзья: обиженные дети, со временем превращающиеся в чудовищ и повторяющих историю. Цикл отчаяния, порока и беззакония.

Его сил оказалось недостаточно, чтобы воспрепятствовать воле отца. Он был намного сильнее и намного больше Лекса, но в нем было намного меньше ненависти, о чем он даже не подозревал. Лютор выжидал. Он готовился, скорее морально, нежели физически. Ему казалось, что повод положить конец всему этому непрекращающемуся кошмару есть, но почему-то сил все равно не хватало поставить эту самую точку. Лекс откладывал до последнего, наблюдая за тем, как страдает его сестра ради того, чтобы ублюдок, породивший их, тратил заработанные Леной деньги. Им самим не доставалось ничего. Он чувствовал свою беспомощность и отвратительную слабость,  раздирающую его изнутри, но продолжал давать пустые обещания и прятать глаза. До тех пор, пока было, кого стыдится и кому обещать. Один из богатых путешественников из столицы Фиора остался недоволен Леной, и свое недовольство показал достаточно ясно, избив неопытную молодую проститутку. Лена оказалась недостаточно сильной, чтобы пережить гнев клиента, и спустя два дня скончалась на руках у брата, который тоже оказался недостаточно сильным, чтобы сделать то, что надо было сделать давно. Последней каплей для Лекса стало наплевательское отношение отца, который, кажется, сожалел только об утраченном источнике заработка. Лютор и сам не помнит, как схватил нож и набросился на него, как наносил удар за ударом, с мрачным торжеством отмечая неподдельный ужас в глазах садиста, планомерно уничтожившего его за тринадцать лет.
Зато Лекс отчетливо помнит, как туман окутал тесную грязную комнату их дома, залитого кровью. Помнит, как безжизненное тело его отца грузно упало на залитый кровью пол. Помнит, как оглянулся и увидел мать, бледную от страха; как подошел к ней и осознал, что она тоже мертва. Тогда он не чувствовал абсолютно ничего. Ни сожаления, ни жалости, ни страха. Только злость на себя, что ему так было нужно потерять близнеца, чтобы совершить это.

Лютор бежал из города. Он больше не мог находится там, где каждая улица напоминала ему о том, чего он лишился из-за своей нерешительности. И там, где раньше была надежда, поселилась тьма. Лекс продолжал выживать воровством, как и раньше, и меньше думать о том, что он оставил в своем родном городе. Он практически забыл о том странном тумане и неестественной смерти, если бы однажды это не повторилось, когда он пытался обокрасть очередного до отвращения богатого человека. Лютор не мог и предположить, что наткнется на мага, который не только поймает вора, но и даст отпор вооруженному и оскверненному завистью подростку. Именно он скажет Лексу, кем он на самом деле является, помимо преступника и отброса. Поначалу парень не верит, что он может быть магом — об этом в его семье никогда не говорили. Магия вообще не касалась Люторов: они жили намного более примитивно и думали о куда более реальных проблемах, чем колдовство. И Лекс не имел ни малейшего понятия, кто из его родителей мог быть наследником магического рода: они оба казались ему слишком жалкими претендентами. И тогда этот маг предлагает Лексу оставить криминал и поступить к нему в обучение, на что юноша, недолго думая, дает согласие. Он думает, что это его шанс выбиться в люди и показать всем тем, кто считает его отбросом просто потому, что он родился не в купеческом доме или фермерской семье, что он совсем не хуже их. Прекрасная возможность восстановить справедливость, не воспользоваться которой было бы слишком глупо.
Лютора хватило ненадолго. На самом деле... Не поменялось ничего за исключением того, что он стал намного сильнее. Несколько лет в обучении у одного из выдающихся свободных магов Фиора дали неплохой результат, но как только его добрый покровитель исчез, оставив Лекса одного, как он тут же стал никому не нужен. И ему снова пришлось выживать в одиночку, но лишь с той только разницей, что теперь он мог делать гораздо более ужасающие и дорогие вещи. Этот путь сам выбрал его, свел с нужным человеком, который предложил большую сумму за устранение другого человека. У Лютора не было желания отказываться. Та ненависть, родившаяся к людям высшего сословия, к знати, обращавшейся с такими как он словно с мусором, вспыхнула в нем с новой силой. И перед глазами все еще стояла Лена, умирающая и сломленная, задавленная безразличием и презрением.
С того дня Лекс определил для себя новый путь, поддавшись той тьме, что не оставляла его с самого детства. И он готов зайти максимально далеко, чтобы заставить всех, кого он винит в смерти своей сестры и еще многих сотен таких же невиновных людей, собственной кровью.

6. Способности:

THE FOG | ТУМАН

Магия, позволяющая созидать как простой, так и магический туман, а так же концентрировать его в определенном месте, а также изменять его форму и плотность. Как правило, используется с магическим кастетом.
» Активные:
Стена — созидание плотного тумана, способного укрыть заклинателя и позволить ему сбежать. Актуально в узких и ограниченных пространствах, рассеивается спустя сорок секунд. Безвреден для противников, не отнимает много магической силы.
Ядовитый туман — создание тумана, отравляющего противника практически мгновенно. Действует и на заклинателя, поэтому рекомендуется использовать его в качестве ауры меча или кастета, либо ограничивать его поток. Обладает кислотными свойствами, оставляет ожоги на коже и дыхательных путях при их поражении, но действует не так долго. Имеет ядовито-желтый оттенок и едкий запах.
Парализующий туман — создание тумана, обездвиживающего противника. Длительность действия зависит от количества пораженных соперников и потраченного на заклинание магического ресурса. Туман темно-фиолетовый, достаточно плотный и не имеющий запаха.
Туманные лезвия — заклинатель выпускает от одного до шести лезвий за раз, каждому из которых может задать собственное направление. Достаточно плотный туман, обладает высокой скоростью и пробивает средние доспехи.
Туманный дух — призыв фантома, не обладающего собственным интеллектом и волей. Повинуется приказам заклинателя и использует его магические ресурсы для поддержания своей боевой формы. Неуязвим для физических и магических атак до тех пор, пока заклинатель восстанавливает его тело. Исключение — способности с большим радиусом поражения, полностью уничтожающие фантома. Атакует только физически, используется как отвлекающий маневр и живой щит. И как дополнительная физическая сила в повседневности.
» Пассивные:
Фехтование. Наставник обучал Лекса фехтованию, научив его управляться с одноручным мечом и легким кастетом. Уровень — выше среднего.
Владение двуручным мечом. Самостоятельно Лекс осваивал навык владения двуручным оружием, чтобы использовать Темный меч, но так как это магические оружие само подстраивается под вес пользователя, Лютор уже способен сражаться с его помощью, при этом не обладая должным уровнем развития навыка. С обычными двуручными мечами Лекс обращается намного хуже, чем хотелось бы.
Повышенная регенерация. Раны и повреждения на теле и в организме Лекса залечиваются несколько быстрее, чем у обычных людей. Возможно, из-за того, что практически все свое детство он получал сильные увечья и его организм приспособился к быстрому заживлению.
Повышенные характеристики выносливости, скорости и ловкости, улучшенные рефлексы. Лекс хорошо развит физически, достаточно быстр и ловок, а так же обладает хорошими рефлексами, позволяющими ему успешно уклоняться от большинства атак, что делает его неплохим воином ближнего боя.
Кроме того, Лекс проявляет хорошие навыки маскировки и скрытности, показывая умение сливаться с окружением и воспроизводить минимум шума. Как наемный убийца, Лютор смог развить и удачно использовать несколько методов устранения целей при помощи жгутов, холодного оружия и даже собственных рук, что уже делает его достаточно опасным противником. Кроме того, у своего учителя обучался нескольким видам боевых искусств, а также некоторым акробатическим приемам, что позволило ему заиметь свой собственный и уникальный боевой стиль.
» Особые:
Темный меч — магический меч, принадлежавший одному из рыцарей Четырех Королей. Легенда гласит, когда тьма совратила Королей, их рыцари обратились в мрачные тени, вооруженные этими мечами. Темная магия, пропитавшая широкое лезвие клинка, делает его легче, подстраиваясь под вес и силу заклинателя.
         ★ Туман Тьмы — заклинание тьмы, окутывающее Темный меч. Усиливает магическую защиту носителя, а так же магический урон от клинка, что позволяет ему сильнее пробивать зачарованную броню.

7. Связь с вами:
На крайний случай.

8. Пробный пост:
Свободная тема, но написание именно от лица выбранного персонажа.

ПОЛНОЕ ИМЯ Kassim Saluja Касим Салуджапрозвище	ЗАНЯТОСТЬ Где работали в прошлом, где работаете сейчас, чем вообще заняты по жизни.
ДАТА РОЖДЕНИЯ; ВОЗРАСТ 11 сентября, 2027; 23	ЛОЯЛЬНОСТЬ Гетто, помощник псаря.
МЕСТО РОЖДЕНИЯ/МЕСТО ПРОЖИВАНИЯ ответ

ОБЩАЯ ИНФОРМАЦИЯ
Кому-то везет получить от жизни все буквально с рождения, а кому-то приходится сосать хуи, чтобы выжить. Оба варианта — просто из крайности в крайность, но в условиях неравенства после Третьей Мировой только так и бывает. Касиму повезло появиться на свет в самый разгар конфликта, когда мир только начал рушиться, а люди — входить во вкус истребления друг друга. Тогда в жопе оказались абсолютно все, но у семьи Салуджа было очевидное преимущество: они к этому уже давно привыкли.
Касим примерно представлял, что его жизнь в довоенном мире не сильно отличалась бы от той, какая у него уже была. Возможно, потому что он каждый день смотрел на своего отца-неудачника, подарившего ему восточную внешность и вспыльчивый характер, и думал, почему его не утопили еще в младенчестве. Он не пригодился ни в своей Иордании, ни в Америке, куда приехал за легкими деньгами и шикарной жизнью. Целеустремленности ему хватило только на то, чтобы собрать денег и уехать из своей страны, но двигаться дальше ему было то ли страшно, то ли лень. Женившись на американке, он окончательно укрепился в Штатах, но его восточного обаяния и красивых речей хватило только на убитую в долгах женщину намного старше его самого.
И зачем-то они еще решили завести ребенка. Возможно, у них просто не было денег на гандоны — к такому выводу Касим пришел, когда уже родилась его сестра —

ПОЛНОЕ ИМЯ herbert rauch герберт раух блеррифэйс	ЗАНЯТОСТЬ работает в питомнике крамера
ДАТА РОЖДЕНИЯ; ВОЗРАСТ 17 сентября 2027, 23	ЛОЯЛЬНОСТЬ гетто, помощник псаря
МЕСТО РОЖДЕНИЯ/МЕСТО ПРОЖИВАНИЯ гетто / гетто

ОБЩАЯ ИНФОРМАЦИЯ
Здравствуй, друг. Друг? Звучит нелепо. Возможно, мне стоило бы дать тебе имя, но я не думаю, что ты на самом деле в нем нуждаешься. Я не знаю, зачем я говорю с тобой и по какой причине доверяю тебе то, что собираюсь сейчас сказать, но, наверное, мне в самом деле необходимо знать, что если я однажды исчезну, моя история не пропадет вместе со мной.
Не думаю, что я когда-либо спасал мир или устраивал революции, но я не могу говорить об этом с уверенностью, потому что уже давно не знаю, что вокруг меня реально, а что является всего лишь очередной фантазией. А, ладно... Забудь.

Я много раз слышал истории о том, каким был мир до войны, но никогда не видел его вживую. Не знаю, что это могло бы изменить в моем отношении к настоящему, но когда я уже мог осознавать действительность и понимать мир вокруг себя, война закончилась. Мать часто рассказывала мне, что мой отец отчаянно пытался не позволить обществу уничтожить себя, но я мало что помню из этого. Знаю, что это было единственное хорошее, что она говорила о нем. Однако, я все равно видел результат его борьбы и борьбы сотен таких же людей, и он не казался мне удовлетворительным. Конечно, ты имеешь сказать, что это не мне судить, насколько сильно изменилось человечество после того, как едва не уничтожило само себя, но то, во что оно превратилось в итоге, однозначно нельзя назвать прогрессом. Мать говорила, что до войны все было намного хуже: экономические кризисы и долги душили большую часть населения, социальное неравенство и отчаяние рождали конфликты и зависть, а общество тонуло во лжи и ненависти. Ей казалось, что рестарт помог миру пересмотреть свои взгляды на жизнь, но я... Я видел другое. Я видел, что ей всегда не хватало денег, а иногда она по ночам плакала в своей комнате, но всегда прекращала, стоило мне войти. Она много работала и много уставала, и я всегда поражался ее умению сохранять позитивный настрой. Иногда мне казалось, что это больше, чем просто маска: она в самом деле верила, что все хорошо. Но я никогда так не думал. Я сравнивал ее рассказы и действительность, и этого хватало, чтобы понять, что на самом деле структура практически не поменялась. Менялось только восприятие.

Периодически в нашем доме появлялся отец. Он никогда не жил с нами, и один раз я спросил мать, почему. Тогда она впервые расплакалась при мне, молча выкурила две сигареты и наконец сказала, что он мудак. Но я не привык доверять каждому ее слову.
Я любил отца. Он появлялся в моей жизни не так часто, но успел дать мне намного больше, чем мать, которую я встречал каждый вечер, когда она возвращалась с работы. Он рассказывал мне правду. Правду о мире, который был, и правду о том, каким он стал. Я помнил каждые выходные, проведенные с ним, потому что это были лучшие дни в моей жизни. Мать всегда злилась, когда я уезжал с отцом, и долго не разговаривала со мной, когда я возвращался. Я думал, что она ревновала. Она не могла не заметить, что к отцу я тянусь охотнее, чем к ней. Да и я не особо скрывал своего к нему отношения. Возможно, дело было в том, что он учил меня смотреть на вещи реально. Я помню, что он любил собак, и когда мне было пять лет, он подарил мне маленького черного щенка. Я назвал его Флиппером. Моя мать не любила животных, но не смогла отказать мне, потому что я очень сильно привязался к нему. В некотором роде Флиппер заменял мне друзей. В детстве я был не очень общительным ребенком. Я не умел заводить знакомства и навязываться людям, даже тогда предпочитая занимать позицию наблюдателя. Флиппер был единственным, кому я мог доверить все свои тайны, которые я уже тогда приучался классифицировать. Я сам придумал сортировать их в алфавитном порядке, и только ему, моему единственному другу, я сказал свою маленькую детскую тайну на букву «Я»: я хотел жить с отцом. Потому что он не пытался изменить и защитить меня. Он вообще... Не пытался контролировать меня. Он направлял. Позволял мне ошибаться и учиться на собственных ошибках, потому что считал, что так я лучше всего усвою урок. Еще он никогда не жалел меня, не обращался со мной, как с ни на что не способным ребенком, и это нравилось мне. Даже собаку он дарил мне с напутствием, что теперь я и только я отвечаю за его жизнь, и это... был довольно серьезный шаг. За те немногие дни, проведенные с ним, я узнавал жизнь лучше, чем за года, проведенные с матерью. Но это не значило, что я желал ей смерти, даже несмотря на то, что через два года она убила Флиппера. У меня не было доказательств, что это в самом деле сделала она — только догадки. Ей не нравилось, что я провожу с ним все свое время. Однажды я проснулся, и его просто не было. Мать сказала, что Флиппер убежал и попыталась обнять меня, но я впервые оттолкнул ее. Я чувствовал, что она лжет. Флиппер никогда бы не убежал сам. Просто она всегда ревновала меня к отцу и стремилась уничтожить все, что было связано с ним. Но... Я был очень зол на нее. Чертовски зол. Я никогда не испытывал таких сильных отрицательных эмоций прежде. Мне было жутко обидно и страшно: я остался совсем один. Рядом со мной был человек, который только думал, что желает мне добра. Но она всегда, всегда все ломала.

Несмотря на это, я все еще любил ее. Но однажды она рассказала мне, что больна лейкемией. Тогда мне было около четырнадцати лет и я по-настоящему растерялся. Она просила не говорить об этом отцу, но я впервые оказался в такой ситуации и не знал что делать. Поэтому все-таки рассказал, потому что... Я знал, что мой отец умел находить выход из любых ситуаций. Надеялся, что и из этой сможет, но она узнала об этом и очень взбесилась. Тогда я впервые увидел ее по-настоящему злой. Она кричала, плакала, кидала в меня всем, что попадалось ей под руку, а я просто молчал и смотрел на нее. Я не знал, что сказать и как реагировать на ее истерику, потому что никогда прежде не видел ее такой, и это, кажется, раздражало ее еще сильнее. Тогда она схватила меня за плечи и с силой оттолкнула, а я выпал из окна.

Я не злился на нее за это. Казалось, тогда я вообще разучился испытывать какие-либо эмоции. Они нужны тем, кто чего-то не понимает. Например, таким, как моя мать. А я уже тогда понимал все, что нужно, и просто молча наблюдал за ситуацией.
Отец пришел в бешенство, узнав, как она со мной поступила. И тогда он решил забрать меня к себе. Я был сильно удивлен этому, потому что уже давно успел смириться, что у отца есть какая-то своя жизнь, частью которой мне уже не стать. Но, если честно, я был рад. Я уже говорил о своей детской тайне? Кажется, мне дали шанс.

Но на самом деле практически ничего не изменилось. Иногда я страдал от сильных головных болей — последствие падения из окна — но в целом моя жизнь оставалась прежней, только теперь на выходных приезжала мать. Она плакала и просила меня вернуться, а отец смотрел на меня устало и серьезно, предложив самому решить, хочу ли я вернуться к женщине, которая едва не убила меня. Но я молчал. Я просто смотрел на нее и не мог проронить ни слова, на те долгие минуты словно забыв, как звуки складываются в связную речь. Я помню ее умоляющий и отчаянный взгляд. Она спрашивала меня, почему же я все время молчу, а я продолжал смотреть на нее. Мне нечего было ответить. Я не хотел вводить значение и запускать эту программу. Тогда она ушла, и больше я ее не видел. Я знал, что она думала, будто я не люблю ее. Она писала своей подруге, что смотрела мне в глаза и не видела абсолютно ничего, и ей было невыносимо больно принять тот факт, что единственный сын отверг ее. Я знаю, о чем ты сейчас думаешь. Да, я взломал собственную мать, чтобы следить за ней, потому что только так я мог оставаться в курсе происходящего. Это была моя большая тайна, на букву «В»: взлом. Я взламывал не только ее. После того, как она избавилась от Флиппера, ей, наверное, все-таки стало стыдно. И она решила заменить животное техникой. Типа... В сети у меня может быть намного больше реальных друзей, которых не нужно будет кормить, выгуливать и бесконечно прививать. Но, наверное, со мной всегда было что-то не так, потому что даже в месте, предназначенном для свободного общения без обязательств, я продолжал оставаться в тени, на посту безмолвного наблюдателя. Я... любил изучать чужие жизни. Смотреть, как поступают, как думают и как реагируют те, кого я даже не знал. И они не знали меня, и оттого это становилось еще интереснее. За два года я научился ломать страницы и влезать в чужие переписки, довольно легко вытаскивая и узнавая секреты, которые я тоже пытался классифицировать. Правда, не только по алфавиту, но и на дисках. У меня был целый альбом с дисками, посвященный людям, которые меня окружали. Был один и с подписью «Mama, We All Go To Hell». Это было не название песни, как однажды спросил мой отец, увидев, как я приклеиваю к новой странице очередной диск. Это были переписки моей матери, из которых узнал, что через месяц болезнь обострилась, а еще через две недели она умерла.

Это было... Странно. Я не чувствовал того, что, наверное, должен был. И отец не говорил мне об этом. Я сам не считал нужным затрагивать эту тему. Но мне... Мне было жаль ее. Потому что я все-таки любил ее, несмотря на то, что она делала и что говорила. Она все равно оставалась моей матерью, и мысль о том, что я никогда больше не увижу ее, казалась мне дикой. Я думал, что нужен только один порыв — позвонить ей и назначить встречу — и вот она снова обнимает меня и улыбается, как пару месяцев назад. Но в то же время я понимал, что все это чушь. Я знал, что ее больше нет, и знал, что в этом есть виноватые.

Лейкемия на такой ранней стадии не могла убить так быстро, если назначить пациенту курс лечения. Мне пришлось перерыть расшифровать много документов с базы данных клиники, куда ее определили после обострения, чтобы увидеть, что полный курс лечения не был оплачен. Ее денег едва хватало на то, чтобы обеспечить нашу небольшую семью самым необходимым, но даже в условиях жесткой экономии она бы никогда не смогла потянуть оплату медикаментов.

Если бы она знала, что новая система убьет ее, она бы никогда не говорила, что старый мир кредитов и ненависти был намного хуже и опаснее. Просто, ты же сам видишь, что на самом деле ничего, кроме восприятия, не изменилось. Общество приучили думать, что Вавилон — путь к высшему, плата за успешное прохождение испытания очищением, но на деле это было все то же мерзкое старье, завернутое в красивую обертку. И это очень злило меня.

Мне было обидно, что такие доверчивые и легковнушаемые люди, как моя мать, становятся первыми жертвами. Нужно было ломать это.

Головные боли усилились, и я начал принимать таблетки. Мне было неудобно постоянно просить у отца деньги на таблетки, и я пытался заработать сам. Но получалось... так себе. На самом деле, я и не ожидал, что в условиях довольно ограниченного количества рабочих мест кто-то возьмет асоциального подростка. И тогда в моей жизни появилась Шайло. Наверное, ты удивлен, что я назвал ее по имени, потому что до этого такой чести удостоилась только собака. На самом деле, я просто не уверен, что помню, как звали моих родителей. Я же говорил, что давно отчаялся разобраться, какая часть моего прошлого настоящая? Но Шайло... Шайло я помню хорошо. Потому что несмотря на то, как на меня влияли отец и мать, именно она сделала меня тем, кто я есть.

У нас было много общего: мы оба были не нужны этому миру. Конечно, по такому принципу я мог бы породниться со всем оставшимся населением, но только Шайло могла понять, что такое, когда ты один видишь, в какую пизду катится все вокруг тебя. Эта же гнилая система убила обоих ее родителей, оставив с пьющим дядей и его отвратительной семьей, погрязшей в долгах и пороке. Я видел в ее глазах эту усталость и серьезное разочарование, и мне не нужно было спрашивать ее, почему она хочет поиметь это общество.

Она была старше меня на два года, ей было шестнадцать. Мы учились в одной школе и стали проводить много времени вместе. Она была, если так можно сказать, своей среди любых. Общительная, беспринципная и открытая — о ней в нашем районе ходили совсем разные слухи. И я стал их частью. Однажды она спросила меня, какая у меня способность. Просила показать ее. А я не знал, что ответить.

Но потом я подумал, что, возможно, это мой шанс. Ведь после того, как исчез Флиппер, мне некому было рассказать о том, что происходит со мной. А со мной творились странные вещи. Однажды я обнаружил, что со мной что-то не так. Это случилось, когда мне было то ли девять, то ли десять лет. В тот год я подхватил вирус и... это практически убило меня? Не знаю, это немного странно звучит. Но тогда практически вся зарплата моей матери уходила на мое лечение, и болел я довольно долго. Однажды я заметил, что с моей кожей что-то не так. Она становилась шершавой, похожей на чешую. Я пытался рассмотреть, но она... Она словно меняла свою структуру. Тогда я испугался. Думал, что это все из-за температуры и огромного количества антибиотиков, которыми меня накачали. Потом, когда мне стало легче, я начал забывать об этом, пока однажды моя мать искала меня в палате и дважды прошла мимо, не обратив никакого внимания. Когда я позвал ее, она смотрела на меня с недоумением. А потом медсестра окликнула меня чужим именем.

Это странная история, не спорю. Ты можешь даже не верить — мне плевать. Но тогда я был на самом деле напуган. Убежал в туалет и попытался прогнать это. Не сразу, но получилось. Моя кожа... Просто перестроилась, убрав чужое лицо. Я снова стал собой, а эту тайну впоследствии отнес к категории «М»: мутация.

С тех пор я никогда не пробовал вновь... менять свою внешность? Не знаю, мне это не нравилось. Я не был уверен, что смогу это контролировать. Боялся, что уже не вернусь обратно. Неожиданное проявление этой особенности я списал на побочный эффект моей болезни, но уже сейчас, я думаю, она могла спасти мне жизнь. И я рассказал об этом Шайло. И даже показал.

Я думал, она испугается и прекратит общаться со мной. Но Шайло пришла в восторг. Когда она увидела, как буквально за две секунды я скопировал ее внешность, включая одежду — как я понял потом, моя кожа работает по принципу зеркала — она обняла меня. Я не понимал причин ее восторга, потому что тогда мои собственные возможности казались мне пугающими. Я представлял, как и для чего это можно было использовать, но на самом деле боялся думать об этом. Не хотел знать, как далеко меня могут завести собственные мысли. Но у Шайло было другое мнение на этот счет. Она сказала, что мы можем изменить этот ебаный мир, и в ее голосе было столько восхищения и счастья, что я... Я даже проникся им.

Она много рассказывала мне о своих планах. Я узнал, что у нее есть своя команда по спасению человечества от самого себя. То есть, не только мы вдвоем ненавидели эту машину войны, которую создавало новое правительство. И все то, что было между нами до этого, оказалось своеобразной проверкой, которую я успешно прошел.

Нас было немного, но вместе мы могли бы сделать многое. У нас была цель, была мотивация и были ресурсы. Мы собирались в старом заброшенном баре и продумывали, как мы сможем изменить эту хуйню, которая происходила вокруг нас. И это было... действительно увлекательно. Я понимал, что в моей жизни появилась цель.

А потом погиб отец. Они убили и его. И я понял, что когда-нибудь они доберутся и до меня. Это осознание пришло ко мне внезапно и ясно. Я снова остался один, и я не был в ебаной безопасности. Тогда Шайло достала мне таблетки. Она сказала, что мне станет легче. И это помогло.

Я строго рассчитывал дозу, чтобы не вызывать привыкания и получить желаемый эффект. Я не нуждался в очередной зависимости. Морфин помогал мне справляться с одиночеством, которое захватывало меня. Я перестал общаться даже с Шайло, которая... заходила только для того, чтобы передать мне очередную дозу. И напомнить о сабаксоне. Мне не хотелось разговаривать ни с кем, но в то же время я нуждался в том, чтобы рядом со мной кто-то был. Но никого не было.

Я скучал. По матери, по отцу. По Флипперу. Мне не хватало ощущения стабильности. Я знал, что в определенный момент, когда я буду в этом нуждаться, они смогут поддержать меня и не дать скатиться на еще один этаж ниже. Тогда у меня не было никакой уверенности. Я часами сидел в углу, поджав колени, и плакал. Раскачивался из стороны в сторону и просил, чтобы хоть кто-то из них появился и сказал, что... Что? Что это была шутка? Они на самом деле разыграли меня, притворившись мертвыми? Это было глупо. Но у меня не было сил принимать истину.

Я не знаю, сколько времени прошло с тех пор, как я смог вернуться к команде. Но... я приобрел уверенность в том, что бороться нужно. Эта система уничтожила все, что имело для меня меня значение, и тянулась ко мне — за это я должен был сломать ей хребет. Потому что меня раздражало, какой ложью они окружают нас. Нет, ты просто представь: идеальный город, где все равны, где нет преступности и ложной информации. Всего в меру, только по необходимости. Порядок, справедливость, равенство. Вавилон — шаг в будущее, Божественные Врата. Интересно, они хоть сами себя слышали? Понимали, насколько убого звучат их сладкие речи? Но, самое главное, этот мир... Купился. Купился на вымышленную утопию. Да блядь, нахуй общество.

Шайло была рада, что я вернулся. Она говорила, что без меня будет сложно провернуть то, к чему они пришли за три года. Я удивился, потому что не думал, что провел так много времени в изоляции. Шайло говорила, что команда практически распалась, но они были... счастливы знать, что мы не дали заднюю. Нам пришлось много работать. Мы готовились к поистине грандиозному событию, собираясь излечить эту систему посредством удаления ее центра. И для этого нужен был я, чтобы проникнуть в самое охраняемое здание Вавилона.

Мы собирались уничтожить всю базу данных, повергнув этот мир в спасительный хаос. Это бы уронило экономику, освободив человечество от необходимости оставаться в долгу перед новыми хозяевами этого мира. Сейчас я думаю, что это тоже звучало слишком утопически. Ну, типа... Свободу всем? Разве так бывает?

Я хотел спасти этот мир, но сейчас я понимаю, что всегда стремился его уничтожить. Мне было плевать, решит ли это хоть какие-то проблемы или сделает все только хуже. Но мне не нравилось, что было сейчас. И я чувствовал в себе силы с этим бороться. Шайло связывалась со своими людьми в Вавилоне, которые провели меня в сердце резиденции зла.

Я нервничал. В моих руках был ключ к уничтожению этого мира. Достаточно было подсоединить устройство к любой системе в здании, чтобы заразить вирусом всю сеть. И тогда Шайло оставалось просто запустить код, и в наших руках было бы целый мир. Я... Я даже не знаю, что могло бы случиться, если бы меня не заметил сотрудник компании. Мы долго готовились к выбору личности, которую я скопирую, чтобы беспрепятственно попасть внутрь, выбрали место с наименьшей проходимостью, но не учли фактор везения. И пока я копошился в толчке с ключом, какому-то херу с горы приспичило поссать именно на этом этаже, хотя он вообще работал на другом. В общем, это было очень досадное поражение, которое обошлось мне разоблачением, неудачным побегом, четырьмя сломанными ребрами, черепно-мозговой травмой и двойным переломом правой руки. Не знаю, чего я ожидал, но из всей команды с условным названием «нахуй общество», отвечал только я. На самом деле я собирался сдавать никого, но... Я почему-то думал, что Шайло вытащит меня. Она всегда больше всех говорила, что мы — одно целое. Как темная и темная сторона одного мрака, способные сломать и уничтожить все. Но куда же она, блядь, делась?

Я не питал надежд, что переживу это. Потому что люди, окружившие меня, явно не собирались ограничиваться воспитательными беседами. Они говорили, что тоже ненавидят тот пиздец, которое закручивает Вавилон, пытающийся задушить их, но я со своей анархией путаю им все карты. А они любят действовать тихо, и поэтому, как бы им ни была симпатична моя идея ткнуть Вавилон ебало в их же дерьмо, они не собирались оставлять просто так такую реальную угрозу их продуманному и аккуратному плану.

Было ли мне страшно? Немного. Поначалу. Потом я и к этому привык. Больно вот было. И обидно. Потому что они кинули меня. Я чувствовал себя очень, очень одиноко. Тогда я подумал, что я могу себе позволить быть крысой. Скатиться окончательно, потому что я уже смотрел в эту бездну и не видел в ней ничего страшного. Страшнее, чем я мог бы себе представить.

Я сдал им всех. Даже Шайло. Я не думал, что это спасет мне жизнь, но это... Сломает кого-то. Уже сейчас я могу допустить, что зря так поступил, но тогда это казалось мне единственным верным выходом. Отмщение. Я даже не был организатором всего этого. По большому счету, не будь Шайло, я бы никогда не совершил ничего подобного. Я бы не собрал «нахуй общество», не согласился участвовать в таком безумном и опасном плане, не смог бы сплотить такую разношерстую команду техников и программеров. Просто не смог бы.

Так я думал. Я ничего не понимал, когда один из гончих, размахивая стволом, угрожал, что выбьет из меня все дерьмо, если я не перестану нести какую-то чушь про несуществующую Шайло, которая стояла за созданием «нахуй общества» и проделала основную часть работы. Они дали мне встретиться с остальными членами команды, собрав нас в кучу и приперев к стенке. И тогда Мелати, помогавшая Шайло написать код нашей основной программы, сказала, что не знает никакую Шайло.

Я сорвался. Спрашивал ее, что за хуйню она несет. Спрашивал, кто же тогда, если не Шайло, связался с Вавилоном и вообще собрал их всех вместе. И знаешь, что она сказала?

Она сказала, что это был я. Это я заметил, как она пыталась взломать чей-то смартфон, чтобы перекинуть на левый счет деньги. Это я привел ее в нашу резиденцию, и не только ее — всех остальных тоже. Это я развалил «нахуй общество», на три года просто исчезнув, а потом пришел и сказал, что дело снова живет. Это все был я.

Я был Шайло.

И тогда я перестал что-либо понимать. Я не понимал, какая реальность реальна: та, где существовала Шайло, или где все утверждали, что ее не было. Я перебирал множество вариантов, не упустив даже тот, где у нее была способность к изменению памяти. Но почему она тогда не прикоснулась к моей? Почему она не позаботилась о том, чтобы замести все следы? Или думала, что я настолько привязан к ней, что никогда не сдам ее этим псам?

Это все не имело значения, потому что «нахуй обществу» пришел конец. Гончим надоело возиться с нашим детским садом: они просто решили избавиться от всей угрозы разом. И тогда я должен был умереть.

Я был готов к этому. Честно — плевать. Я окончательно запутался в себе, и это просто крышу сносило. Мне нужно было время, много времени, чтобы во всем разобраться, но никто не собирался предоставлять его мне. И я подумал, что мое завершение вполне логичное. Так, устав или исчерпав свое время, пользователь вырубает систему. И я был готов, что кто-то сделает это. Но вместо этого... Кто-то нажал ресет.

Не знаю, что во мне увидел этот странный парень. Почему ему вдруг стало... жаль меня? Я не могу объяснить, по какой причине он вступился за совершенно незнакомого человека, в особенности за такого, как я. В особенности так яростно. Это было странно, и я не знал, как реагировать. Я был ему благодарен? Может быть. Он забрал меня к себе. Мне казалось, он слишком хорошо ко мне относится, и я не понимал, почему. Но у меня создавалось такое ощущение, будто я вернул что-то утраченное. Мне это нравилось. Рядом с ним я чувствовал себя в относительной безопасности, чего не было уже давно.

Он любит собак. Мне нравится это. Отец говорил, что люди, которые любят животных, не могут быть плохими. Конечно, я понимал, что это не однозначно истинное утверждение, но... С этой мыслью было проще привыкать.

Но я все равно не понимаю, что происходит вокруг меня. Возможно, потому что когда моя жизнь уже начала более-менее налаживаться и подгоняться под определенный стабильный цикл, который меня вполне устраивал, Шайло вернулась. Так, словно ничего не менялось.

И знаешь, что она сказала?

То же самое, что и они все.

Что я выгляжу странно, когда пытаюсь душить сам себя, хватая ее за горло. Тебе тоже кажется?